Третья древняя, или И один в поле… - Борис Николаевич Григорьев
— Ну, хорошо, хорошо, оставайся, я тебя не гоню, не волнуйся. Да ты, наверное, голодный, бедняжка? Что ж тебе дать? — Он пошарил в карманах, но ничего съестного не нашел. — Что же мне с тобой делать? Ага, погоди-ка, пойдем со мной. Да идем, идем, не сомневайся!
Он встал со скамейки, оглянулся по сторонам и пошел на светлое электрическое пятно тротуара. Посреди этого пятна стояла будка торговца сосисками. Время было позднее, основной потребитель сосисок уже прошел, и теперь по улице текла празднично одетая толпа. Разряженные в клубные пиджаки породистые мужчины вели под руки женщин в вечерних туалетах, от которых за версту пахло дорогими французскими духами. Вокруг слышались смех, радостные возбужденные голоса, шум от колес длинных лимузинов, хлопанье дверей.
Продавец, эмигрант из Югославии, собирался уже закрывать свое заведение и уходить, когда обнаружил, что из темноты к нему направляется какой-то человек с собакой.
— Что угодно господину?
Поскольку господин не ответил, он перешел на английский язык и задал
вопрос снова:
— Чем могу служить, мистер?
— Мне, то есть не мне… а впрочем, все равно. Дайте, пожалуйста, пару сосисок и булочку.
— С кетчупом или с горчицей? — механически спросил югослав.
— Ни то, ни другое. Просто две сосиски и булочку, если вас не затруднит.
— Конечно, не затруднит, мистер. Айн момент.
Югослав ловко завернул сосиски в разрезанную пополам булочку и подал их покупателю. Тот нагнулся и исчез под окошком. Любопытный продавец высунулся наружу и глянул вниз: там он увидел, что иностранец сидит на корточках и кормит сосисками собаку.
— Это ваша собака, мистер?
— Нет, то есть да… моя.
— Приблудная?
— Похоже на это.
— Да, и в этой богатой стране есть бедные люди и бездомные собаки. — Югослав вздохнул чему-то своему, славянскому, и стал изнутри закрывать окошко будки. Всего хорошего, мистер. Мне пора домой. О-хо-хо-хо-хо!
— До свидания. Пошли, дружок, обратно.
Ставни закрылись, югослав продолжал возиться за ставнями, сворачивая свою скудную торговлю, а они вернулись на сквер и устроились на той же скамейке. Пёс сидел у него в ногах и преданно смотрел в глаза, как бы пытаясь понять, о чём думал его новый хозяин. А тот, помолчав некоторое время, распахнул полу плаща и пригласил собачку к себе. Та не заставила себя долго упрашивать, прыгнула под бок, свернулась клубочком и умиротворённо закрыла глаза. Он накрыл её полою плаща:
— Вот так-то вдвоём будет теплее.
Трудно сказать, сколько времени они просидели так, тесно прижавшись друг к другу и размышляя каждый о своём. Он опять вспомнил своё деревенское детство, мать, так и не устроившую свою личную жизнь, село, разместившееся вдоль отлогого берега речки, возвращающихся на полуторке после работы на колхозном поле молодых горемычных баб, оставшихся без мужиков — почти всех забрала война проклятая. Как наяву услышал их протяжную песню о казаке, уехавшем на войну и не вернувшемся с поля боя; увидел себя, худющего послевоенного пацана, идущим по огородной стёжке к реке, чтобы смыть прилипшую за день грязь и усталость. Вот он, сбросив рубашонку и штаны, пробует ногой тёплую, как парное молоко, воду и в предвкушении приятной прохлады замирает на мгновение, прежде чем нырнуть в зеленоватую пучину. В этот момент из-за небольшого перелеска возникала песня. Она звучала сперва совсем слабо, временами пропадала в неглубоких овражках, но потом выныривала, набирала силу, подпрыгивала вместе с певцами и прерывалась на ухабах, словно пластинка на неловко подвинутом патефоне, постепенно заполняла поднадречный просторный луг и вдруг сразу вырывалась на затихшую гладь зазоревавшейся речки, как бы завораживая своей печалью. Как тогда много пели, несмотря на безрадостную и серую жизнь!
А собака видела свои собачьи сны, в которых главное место занимал новый хозяин. Ей снились сосиски с пшеничной булкой и конечно же её новое место рядом с ним, в его доме. Глядишь, и кончится её бездомное бродяжничество по перенаселённому, но такому пустому и чужому городу! Какая же собачья жизнь возможна без доброго и любящего хозяина?
На башенных часах городской ратуши пробило десять. До отхода поезда оставалось чуть больше часа, и надо было собираться в дорогу. Собака мирно дремала. Сон её только изредка прерывался надрывными вздохами, словно у человека, пережившего тяжёлое горе.
Он долго не решался встать, но время неумолимо отсчитывало секунды, минуты. Пора!
Он приподнялся со скамейки, и животное инстинктивно вздрогнуло от испуга и спрыгнуло на землю. Пёс в недоумении посмотрел на человека и сразу прочитал в его глазах неотвратимый приговор.
— Извини, малыш, мне надо идти. Я не могу тебя взять с собой — ты понимаешь? Так уж получилось, ты тут не причём.
Вряд ли с ним разговаривали раньше по-русски — если кто-то когда-нибудь разговаривал с ним вообще. Но странное дело — пёс его понимал. Живой блеск в глазах собаки потух, она вся как-то опустилась, поблекла, потускнела, хотя надежда ещё не совсем покинула её.
— Прощай, дружок, не поминай лихом.
Он застегнул плащ на все пуговицы и бросил на плечо ремень сумки.
— Иди, иди, я уже опаздываю.
Собака медленно развернулась и, опустив хвост, пошла прочь. Сделав несколько нерешительных шагов, она снова оглянулась. Человек удалялся от неё по дорожке сквера, освещённого скупым муниципалитетным электричеством. Перед поворотом налево он остановился и бросил последний взгляд назад. Она хотела было уже броситься ему вслед, но человек свернул на боковую дорожку и пропал в темноте. Она постояла в раздумье несколько секунд и заковыляла в противоположном направлении.
Вскоре темнота поглотила и её.
…Вагон медленно тронулся с места, загремев сцеплениями. В окне поплыли неясные очертания платформы, одинокие фигуры провожающих, бледнолицый железнодорожник в мундире, носильщик, толкающий перед собой пустую тележку. Через несколько минут поезд втягивался в южный пригород и, набрав скорость, начал отбивать колёсами стальную чечётку, пожирая шпалы и рельсы, унося полусонных пассажиров прочь от сутолоки одного города в кутерьму другого.
Банкнота достоинством в один фунт стерлингов
Полковник Донцов Глеб Тихонович, человек долга и принципов, только что вернулся с обеда и тут же стал шарить в ящиках стола пачку «столичных», оставшихся ещё с прошлой антитабачной кампании. Он не курил уже почти год с тех пор, как прозвенел «первый звоночек» и начальник терапевтического отделения популярно объяснила ему, чем всё это может закончиться, если курильщик не образумится и не избавится от вредной привычки.
Вредная привычка! Если бы не она, ещё не известно, сколько опрометчивых поступков совершил бы Глеб Тихонович в своей жизни. В самых критических ситуациях сигарета помогала принять ему взвешенные
